Я доволен, что в доме зима,
ни жары, ни назойливых мух нет.
Только дом всё равно скоро рухнет,
и в глазах вместо лиц – кутерьма,
и девчонка кричит: "Я сама"
и бежит раздеваться на кухню.

Так вольготно в юдоли зимы,
в пустоте обнищавшего дома,
где всё сыро, смешно и знакомо,
где молитвы неопытной тьмы
нас пугали. В отчаяньи мы
заполняли стихами альбомы,

увлекались природой гостей,
прижимали соседок в парадном,
примеряли венец виноградный,
и с тех пор я чураюсь гвоздей.
Я вчера ещё видел людей,
а сегодня какие-то пятна.

Тишина. Никого. Я один
на один с упоеньем и горем.
Я смотрю, как беснуется море
за окном безызвестных картин,
и спросив: "Как дела, Константин?",
отвечаю: "Нормально, Григорий".

Эта жажда неволи в домах,
где рука снова кажется дланью,
где нет времени. Злые желанья
рассыпаются в жалобный прах.
И прекрасные тени впотьмах
завершают моё мирозданье.

1991,1993
И. Петров